Как не любить мне эту землю… — Страница 4

Публицистика Проза Публицистика Звездинский вальс

Звездинский вальс — Как не любить мне эту землю…

Страница 4 из 10

«Как не любить мне эту землю…»

Два Героя Социалистического Труда — и оба от одного корня. Братья — Дмитрий Моисеевич и Василий Моисеевич Зинченко. Так отмечен их труд. Старшему брату раньше присвоено высокое звание, младшему совсем недавно. В семье два Героя — нечасто такое бывает. И потому интересно знать, понять, откуда истоки трудолюбия, любви к делу, ответственности за порученный участок работы. Кто они такие — Зинченко?

Мы не раз вечеровали в доме Дмитрия Моисеевича, переговорили о многом. Каждый мой приезд в Звездино не обходится без встречи с ним. Вот уж теперь и на заслуженном отдыхе, а ему до всего есть дело — до хозяйственных забот, до молодых чабанов, до приезжего корреспондента (не забыли ли приезжего человека покормить). Когда однажды помогали мы звездинцам готовить вечер и до поздней ночи толклись на сцене Дома культуры, забыв и про обед, и про ужин, вдруг приходит молодая женщина с трехлитровой банкой молока и буханкой хлеба: «Дед прислал…»

Случайный эпизод, что о нем вспоминать сейчас. Но когда я думаю о Дмитрии Моисеевиче, сразу вспоминается тот хлеб с молоком.

Мы готовили с ним выступление к слету выпускников школ, изъявивших желание работать в животноводстве, и ничего в нем мне не хочется подправлять. Пусть будет так, как тогда.

Герой Социалистического Труда Дмитрий Моисеевич Зинченко

— Каждый раз, когда разгорается весна, и радостней, и тревожней на душе. Деревенского человека понять можно, он с мальства понимает, что каждый день с пробуждения земли (от весенней страды до осенней) год кормит.

Вот потому так ревниво приглядываешься к тем, кто на смену приходит.

Я понимаю, как важно понять себя, поставить себе жизненную цель. О журавлях в небе мечтать не заказано, только в погоне за легкой жизнью самому бы не стать общипанной курицей, вот в чем заковыка.

Я и сам по молодости не так уж твердо курс держал, закваска крестьянская не сразу выстоялась, что ли. Стали колхоз создавать — записался. Посевную провели, настроение рабочее. Женился — остепеняться пора. И надо же было приехать нашему анновскому, в костюме, при галстуке. «У нас, — говорит, — на «Уралмаше», все такие». Сейчас молодых джинсы да магнитофоны японские смущают. Ну, а меня — костюм и галстук. И рванул я на «Уралмаш»!

Оркестром, правда, не встречали. Шагай, говорят, Зинченко, в 27-й барак. А там людей, — видать, со всей России народ сюда двинулся завод строить, промышленность поднимать. Пришел в цех — металл, шум, звон! После деревенской глуши да тиши с трудом обвыкся. Работать научили, мог и клепальщиком, и сверловщиком, и бригадиром вскоре поставили. Семью перевез, в общем, рабочим человеком заделался. А только иной раз во сне деревня приснится: туман над озером тает, ивнячок частый, поле спелое, тишина такая — птица голос подает… Вот сейчас дорога свернет вправо — и дома я… А тут как заводской гудок ахнет — и все это оборвет. Одна тоска останется.

Вот я часто думаю: отчего сейчас многие из города обратно в села потянулись? Не только ж потому, что жизнь в совхозе или в колхозе лучше, зажиточнее стала, интереснее, перспективнее для человека. Я так считаю: днем он на работе, раздумывать про то, про се некогда. А в снах дома он, не в городской, тапочками истоптанной квартире, не в шумном общежитии — в поле, в роще березовой, в своем садочке, в размеренном добрыми крестьянскими заботами жизненном укладе, когда в стайке вздыхает корова, на столе — вольное молочко, когда трактора гудят и страдой душа живет. Намается в снах — и к корням своим.

Когда в тридцать третьем неурожай случился, многие обратно из города в деревню двинулись. Отец наш в разведку подался и вызнал, что ежели где стоит окореняться, то ближе к Исилькулю. Земля там всегда родит. Да и нечего, говорит, нам, деревенским, судьбу пытать, попробовали на вкус городское житье — хватит! Только не он один таким мудрецом оказался. Приезжаем на станцию, а там народу — тьма! Вот и думай, что к чему, а ничего нового не придумаешь: хлеб — всему голова. Брат Прокопий две недели за нами на быках добирался. У кого как заведено, а мы, три брата — Прокопий, Василий и я, не любили разлучаться. Глянешь иной раз: три березы от одного корня растут, видать, тоже расстаться не могли…

Ну, а дело нашлось. Не мы его выбрали, а вроде оно нас. Совхоз новый овцеводческим определили, а в таком хозяйстве кто фигура? Чабан! А на работу, мы, Зинченки, всегда жадными были. Не в смысле заработка, да и заработки много лет какими были, не нынешними, концы с концами сводили — и хорошо. Тогда у всех принцип один был: жила бы страна родная — правильный принцип.

Когда я думаю о ветеранах войны и труда нашего госплемзавода, о том, что вынесли они на своих плечах, я понимаю их жизнь только так: они строили социализм, они спасли Отечество в годину испытаний, они ценили в себе и в других честность, трудолюбие, бескорыстие, надежность, которая, как я считаю, одного корня со словом «надо». Они познали счастье борьбы и труда. А это самое настоящее счастье.

Чабаны хорошие нужны. Толковые, грамотные, соображающие по обстановке, как поступать без подсказки. Раньше у нас было 15 тысяч овец, а сейчас к 40 идет, а земли те же, и надо думать, где и как табором стать, как о кормах заботиться, как отару сохранить. Ежели с прохладцей к работе относиться, дорого равнодушие обойдется. Можно, конечно, на зоотехника кивать, на разные проблемы. От одной заботы себя освободишь, от другой — легче станет? Не знаю. Не пробовал. Всегда сам решал, как лучше. Уж на что наш директор, Петр Михайлович, — ученый зоотехник, кандидат наук, станешь с ним совет держать, бывало, а он смеется: «Ты, говорит, Зинченко, у нас — профессор, где мне с тобой тягаться, сам советы давать можешь».

Вообще уважаю людей, которые забот не считают. Ежели я за отару отвечал, значит, мое дело и травки целебной ягнятам запасти да наварить, и слабых малышей отделить, чтобы окрепли при особом догляде. Разве можно жить только по приказу? Зачем же тогда голова твоя, зачем душа? У нас как: от отбивки до окота, от окота до отбивки — все в делах, а выпадет полегчение, и ходишь сам не свой, вроде бы не так жить стал.

Братья мои тоже чабаны. Они выбрали это дело не потому, что старший брат пример такой дал. Время, наше хозяйство подсказали, что мы нужны на главном фронте, а дело можно по-разному повернуть — для зарплаты, для славы, для смысла жизни. Каждую награду братьев я принимал с гордостью. Вот и Василий теперь Золотую звездочку носит. И Прокопий трудится честно, ордена имеет. Может, это и есть фамильная честь?!

Знатный чабан Прокопий Моисеевич Зинченко

Иной раз сойдемся всей родней повечерять, начнем вспоминать, как мерзли в степи, как один раз волки братов преследовали, какие беды в работе случались — столько всего насобираешь, что и не верится, как все одолели. Но нам есть чем гордиться, чем судьбы свои итожить — вон какое хозяйство, какие прибыли, какое строительство, сколько техники, дома-терема… Сказали бы мне, когда я прибыл сюда, что своими глазами все это преображение увижу, сказкою бы назвал.

Поговорим про дела, про детей, а у нас есть кому фамилию Зинченко дальше вести, да как врежем песняка — вся улица слышит. Наша порода голосами не обделенная. Нас даже как-то на вечере, когда чествовали передовиков труда, вызвали на сцену всех трех. Ну, сказали разные хорошие слова, да и подначивают — не споете ли? Отчего не спеть, если люди просят! Ну и ахнули «Распрягайте, хлопцы, коней». Прямо как артисты… Директор даже хотел, чтобы мы в хор ходили. Я пенсионер, время есть, сходил раз-другой. Не, говорю, там все молодые, давай мне, Петр Михайлович, отставку. Дал отставку, но с условием, чтоб к песне всегда был готов. Разве это не здорово, когда такой разговор идет? Оно верно: не хлебом единым жив человек…

Все дальше относит нас, ветеранов, река жизни, оставляя на берегах счастливые дни и горести. Но спросите меня, и я отвечу: вот выходных я не знал, на курорты не ездил, уставал от работы смертно, а самыми счастливыми были те дни, когда трудился. Я и сейчас, когда окот или стрижка, когда каждая пара надежных рук на вес золота, не жду, когда позовут, сам иду, какую-то пользу хочется принести, может, советом людям помочь, да и самому от них не оторваться. А спросите меня, какую бы профессию выбрал сегодня, — отвечу: на свою бы ферму пошел, в чабаны. Большому государственному делу нужны люди, которые бы служили ему верой и правдой. Мне за свою судьбу не обидно, не стыдно, она у всех на виду. Чего и вам желаю!

Ну, а Василий Моисеевич? Он тоже мог бы такое слово сказать, как брат, хотя и не очень они схожи и лицом, и характером. Старший — всегда улыбчив, распахнут, доверчив, удивительно деликатен, младший — посамолюбивее, порезче, крутоват. Хоть и не богатырского роста, но кряжист, с широким разворотом плечей, так что при его трудолюбии вроде как положено награды на груди носить. Но в главном они все трое едины — в отношении к делу. И тут любого из троих бери — есть чему поучиться.

…Мы сидели в натопленной горнице, Дмитрий Моисеевич забавлял правнучку, и надо было видеть, как она льнула к любимому деду. И правнук — все к нему, все к нему. За окном позванивала капель. «Ну, весна скоро, — сказал Дмитрий Моисеевич, — опять заботы, опять радости. Яблони зацветут, я люблю яблоневый цвет, село в зелень оденется, сирень в нашем парке красивая, и будем мы с внучкой гулять, красотой любоваться, чтобы она на земле покрепче укоренялась. Пусть живет для радости. Пусть все люди живут для мира, для труда и для радости!»

Когда мы говорим «история», то это слово будто отделено от нас большим отрезком времени, между тем годы идут-летят, еще в строю ветераны, еще можно о том, что было с ними и со страной, услышать из первых уст, а история стучится в двери. Надо бы пока не поздно записать рассказы ветеранов, собрать фотографии, семейные реликвии, письма, документы, да и запечатлеть на снимках уважаемых всеми людей, Дабы потом не сокрушаться.

А рассказы эти, уверяю вас, интересны и поучительны. И как значительна эпоха в лицах, сфокусированная всего на одном хозяйстве, которое на карте Родины — всего лишь крошечное пятнышко. Только все великое начинается с малого, и большая история пишется как общая наша судьба, для которой все важны. И многое видится через малое.

Герой Социалистического Труда Василий Моисеевич Зинченко

Варфоломей Трифонович Портнягин помнит, что было когда-то на этих землях, принадлежащих кулакам Шварцу и Николаенко, как работали приехавшие за вольной долей переселенцы из России. И там, где сейчас планируется строительство нового административного центра Звездино, стояли два больших кулацких дома и склад. А вокруг них — землянки, крытые дерном, иногда соломой, низенькие, с глиняным полом, с окошками у самой земли. Деревня не деревня, наскоро оборудованное мало-мальски поселение с названием Землянки. Когда в 1927 году здесь организовали совхоз, построили четыре барака — 20 комнат на 20 семей. Название официально прижилось и до шестидесятых годов так на карте и значилось. Когда школу построили, уже после войны, дали ей имя Приозерная, но ни к школе, ни к поселку красивое слово так и не привилось. Землянки — вот и весь сказ…

— Я живу здесь с тридцать пятого года. Мальчишкой учился, тогда уже нельзя было не учиться, вся страна поднялась против неграмотности, ну, а летом телят пас. Это сейчас профессия экономиста становится в общественном понимании и важной, и престижной, а ведь сколько лет бухгалтеры, счетоводы в чести не были. Но в тридцатые годы, смею вас уверить, грамотный человек, умевший счет вести, был человеком в селе уважаемым. И вот я стал бухгалтером. Послали работать в Васисс, но спасибо бывшему директору Пащенко, забрал сюда. Меня долго не брали на фронт из-за зрения, так что я тылового лиха прихватил. Получишь хлеб, темный, тяжелый, четыреста граммов, вот только что был, а ты уже последний кусочек глотаешь, опять до утра ни крошки. Да что там говорить! Еще в сорок восьмом хлеб давали по списку. Правда, уже была в продаже мука, и мы на быках ездили в Исилькуль на базар. Пуд ржаной муки стоил семьдесят рублей. Если в доме был хлеб, значит, беда ушла, отступила.

Наше поколение приняло на себя все невзгоды: голод, война, разруха, похоронки — все коснулось нас жестоко. Но хоть небо было мирным, и не зверствовали на сибирской земле фашисты. Но я их увидел, когда меня везли на фронт. Что они, сволочи, делали — душа зашлась от горя и гнева. В Смоленске вместо вокзала — вагон, на станции Ярцево — ни кола, ни двора, только труба, на месте деревень — головешки.

Домой вернулся. Шинель солдатская да матрас соломенный — вот с чего начинали с женой гнездо строить. Не сразу, конечно, но стали появляться дома. Пащенко говорил: «Надо строить!» Он тогда как раз мотоцикл «Иж» получил или приобрел. И уж как он на нем гонял, как везде поспевал! Утром раненько уже «машина» гудит, в страду заполночь возвращается.

А я при счетах. И могу свидетельствовать — работали люди светло, по-человечески. Вот я такой пример приведу. Бригада скирдовала сено до двухсот центнеров. Вся механизация и подмога — вилы да бык. А сейчас на тракторе — двести пятьдесят. Есть что сравнить… Да и куда девались настоящие скирдоправы? Сейчас рабочая смена определена, лишку прихватил — плати! А девчонки в лихую годину чабанили… за свои песни. По песням их и находили в поле.

Недавно фильм смотрел по телевидению про Бедулю. Хороший мужик, хозяин! Сколько же таких руководителей надо было иметь стране, чтобы поднять из руин, из нищеты наши деревни! И они всяко изворачивались, сердце надрывали, но подняли! Ни институтов, ни академий за плечами, только суровые жизненные университеты, но веры в правоту дела, которому жизнь отдавали, не теряли. И еще мечтали, умели заглянуть в завтра. Вы видели наш парк? Красиво, правда? А ведь еще Пащенко затею эту начинал. И непременно хотел, чтобы на аллее погибших росли ели и сосны, чтобы они встречали людей, идущих на поклон тем, кто не вернулся с войны. Многие сомневались — не вырастут. А они, красавицы наши, вон какую силу взяли.

А вы знаете, что такое экономисту считать не прибыли, а убытки? И вроде виноватых нет, засуха, неурожай, все показатели сразу вниз, а чувство такое, что вина твоя личная. И везешь печальный, с минусами отчет в Москву — горько и стыдно. А уж если на счету два-три миллиона, нет человека счастливее, честное слово! Сыновья пошли по электрической части, электрики, но одна из дочерей — экономист, и, как говорится, дай ей бог всю жизнь считать только радующие всех людей цифры благосостояния, хорошей работы, хорошей жизни!

…Землянки… Есть ли у кого фотография, чтобы увидеть истоки нынешнего Звездино? Навряд ли. А хотелось бы взглянуть…

Так вот в Землянки в сорок третьем приехал директорствовать Григорий Кузьмич Пащенко, а если точнее, то — заместителем начальника политотдела, потому как уже забылось, что был политотдел, что директором стоял Чапленко, из эвакуированных. О нем забывать стали, и в памяти вроде только Пащенко, который его на этом посту сменил.

— Что там рассказывать? — Мы беседуем с Григорием Кузьмичем, которому, не скрыть, приятно, что о нем вспомнили, уважили. Да оно и верно, все звездинцы, с кем я знакомилась и разговаривала, не сговариваясь, советовали обязательно повстречаться с Пащенко. — Никакие слова не могут передать всей правды того времени. Известный селекционер Иванов, по инициативе которого были определены два хозяйства в стране, где должна была развиваться и акклиматизироваться порода овец прекос, — Степки в Харьковской области и Землянки в Омской. Закупали овец в Германии. И только началась эта работа, как грянула война. Когда в сорок третьем я прибыл сюда, хозяйство захирело. С Чапленко требовали — давай! А рабочая сила — бабы, старики, дети. А к ним впридачу не- сколько разбитых тракторов, которые работали на честном слове и на молитвах наших баб, хоть они и неверующими были, да быки, и на все нужды один-разъединый газик.

Что он мог сделать, двадцатидвухлетний Гриша Пащенко — инвалид на протезе? Ни опыта, ни авторитета, ни денег, ни техники… Можно было от всего увиденного отчаяться, только от него требовали другого — хлеба, молока, мяса. Когда мы читаем или говорим о том, что фронт и тыл были едины, что мы победили, благодаря этому единству, давайте не забывать, что было тылом, что у этого конкретного тыла на пределе, на жилах были последние силы, еще чуть- чуть — и лопнут от напряжения.

Первое, что он сделал, — начал изготавливать кустарным способом крупорушки, чтобы драть овес, муки в домах давно не было, организовал столовую, чтобы подкармливать ребятишек, женщинам достал и выдал немного крупы… Он не людской благодарности ждал, ему нужна была та небольшая их сила для работы, для победы.

— Обо мне иногда говорили: «Жестокий». Хотя никого не обидел. Требовал, да. Не терпел разгильдяйства. И первый раз вздохнул с радостью, когда стали возвращаться мужики с войны. Только не все вернулись, но пока шла война, женщины несли свое горе стойко, а когда летом сорок пятого, осенью встречали своих, землянских, наплакались. И начали мы строить — дома, кошары, работать со стадом. Что там ни говори, а такого хозяйства по масштабам (30 тысяч овец!) во всей Европе не было. Четыре года трудились для фронта, во всем отказывая себе. Теперь настало время о себе подумать. Помню, когда мы впервые сдали государству 1000 тонн мяса, 10 тысяч тонн зерна, а всего валовой продукции на семь миллионов рублей произвели. Первая победа, мы стали хозяйством рентабельным, а вскоре в системе своего главка уже числились в первом десятке. Между прочим, меня сманывали… в Степки. И я там был. Хозяйство, конечно, хорошее, но мне не понравился микроклимат, как теперь говорят, — все на кулаке держалось. Мне такая дисциплина не по душе, и я удрал домой.

Наш госплемзавод — хозяйство трудное, те же Степки в четыре раза меньше, а значит, им легче управлять. А у нас, чтобы везде побывать да взглянуть, как идут дела, день от зари до зари уйдет. Если на машине. Только какой же ты директор, если на машине руководством занимаешься! Я любил лошадь… Какие уроки я извлек не только для себя, но, так думаю, и для других полезные. Нельзя никого подменять в работе. Если человек «хромать» начал, надо заставить его исправиться, помочь ему в этом. Не надо ничего бояться. Ситуаций, когда требуется риск, немало жизнь подбрасывает. Можно и ошибаться, но учиться на ошибках. В народе не зря говорят: за одного битого двух небитых дают. Точно!

Доверие всегда ответно доверием, пониманием. И я выдвигал людей, которые в деле росли. Управляющий первой фермой Алексей Григорьевич Афанасьев, Виктор Леонтьевич Здонов, Николай Петрович Задорин, Валентина Владимировна Смычкова, Петр Михайлович Мубаракшин… Никто не подвел.

Жить мы стали лучше, это истина очевидная, но задачи стоят снова нелегкие. Хорошей шерсти не хватает, мы закупаем ее по дорогой цене, а свое овцеводство развиваем медленно. Сегодня эта отрасль животноводства нуждается в инициативных специалистах, проблема одна — качество шерсти, качество волокна, качество работы каждого чабана. Даже отару просто пасти нужно уметь. А где пасти? Овцы, как саранча, все съедают. И съедают так, что земля утрамбовывается, с корнем вырываются узлы кущения. Дайте им 400 гектаров на четыре дня — и на этом «асфальте» могут приземляться самолеты. Чабан сегодня не пастухом должен быть, а умным, толковым зоотехником. И мне понятен курс Мубаракшина, который во главу угла своей хозяйственной политики поставил заботу об условиях труда и быта чабанов.

Когда один директор передает эстафету другому, всегда невольно сравнивают их. Что любопытно: в «Москаленском» считают, что главное не в том, что они по стилю работы разные — Пащенко и Мубаракшин, а в том, что у них общая, выверенная линия жизни. Уметь ее вести при любых обстоятельствах — нелегко, а иначе они, учитель и ученик, не умеют.

…Наверное, должен был прийти такой час, когда название села — Землянки — стало не соответствовать реальной жизни. Просто исчезли землянки. Выросли дома — под шифером, под железом, двухэтажки… Село — не узнать! И надо было другое имя придумать. И появилось на картах области Звездино. И все удивительно быстро забыли про Землянки. Во всяком случае молодое поколение, школьники, вспомнить прошлое имя не смогли. Это и хорошо, и плохо. Историю надо знать — про корни свои, про истоки, потому что нет святее и дороже того места, где ты увидел синеву неба, услышал шелест берез, по траве-мураве сделал первые шаги. Звездино вобрало в себя не только день сегодняшний, но и устремленность в будущее. От Землянок до Звездино — какая прекрасная дорога, и слова эти в их соединенности звучат символически, в духе времени, потому что от земных дорог начинаются все звездные пути — к Золотым Звездам Героев, к космическим трассам. Сколько сибирских, сколько российских деревень прошли этот путь!

И не могла не родиться в Звездино своя песня. Называется она «Звездинский вальс». Им открывается каждый концерт в Доме культуры. В гостях он — как визитная карточка. В этой песне и теплота, и нежность, и благодарность земле, ставшей родным домом.

Лучше села, чем Звездино,
Сердцу нет моему…

Такое сердечное признание надо было вместе выстрадать, высказать. Мне много раз доводилось видеть, как встречают люди свой вальс. Подпевают! Значит, он проложил путь от сердца к сердцу…

***

 

• << Назад
• Вперёд >>

• Звездинский вальс
• Выбирая ношу по себе
• Золотой фонд
• Как не любить мне эту землю…
• И вспоминают ветераны…
• Этот день мы приближали, как могли…
• Для блага людей
• Надежда и опора
• Праздники рождаются в будни
• Выходные данные | Фото и иллюстрации
• Все страницы