На семи ветрах

Публицистика Проза Публицистика На семи ветрах

На семи ветрах

Страница 1 из 2

Есть люди, в судьбах которых находят яркое проявление черты их поколения. Таким человеком является Владимир Андреевич Силин, комсомолец, сороковых годов, герой Великой Отечественной войны. Сын рабочего-железнодорожника Омского вагонного депо, он в 1942 году восемнадцати лет добровольцем уходит на фронт и в составе 1214-го легкого артиллерийского полка проходит сложный боевой путь. Вначале телефонистом, а затем, командиром отделения связи Силин участвует в боях под Касторной, на Курской дуге, при форсировании Днепра, Вислы, Одера, в штурме Берлина. Ордена Славы всех степеней, орден Отечественной войны II степени и медаль «За отвагу» украсили его грудь.

Ныне В. А. Силин работает заместителем директора Омского десятого автотранспортного предприятия по эксплуатации. О герое-фронтовике идет добрая слава на производстве. Член КПСС, он активно участвует в работе партийной организации предприятия и в военно-патриотическом воспитании молодежи.

 

Есть упоение в бою.
И бездны грозной на краю.

А. С. Пушкин

 

Над дорогой густо висела пыль. Она клубилась впереди и сзади на расстоянии многих километров и порой поднималась так высоко, что закрывала солнце, и оно проглядывало сквозь, нее тусклым белесым кругом. Пыль. Пыль…

Серый слой ее лежал на капотах и кабинах автомашин, стволах и лафетах пушек. Она скрипела на зубах, и так вычернила лица солдат, что блестели только один глаза.

Всего этого словно не замечал молодой сержант с эмблемами связиста, сидевший в кузове видавшего виды: форда. Он неотрывно смотрел на бескрайнюю равнину, синевшую древними курганами.

— Эй, Силин! — окликнул сержанта сидевший рядом солдат. — Уж не клад ли ты высматриваешь? А то, может, поищем?

— Кое-что побольше, — отозвался сержант. — Победу нашу над Гитлером высматриваю.

— Ого! Далеконько еще до нее.

Теперь она с каждым днем приближается…

Шел к концу сентябрь 1943 года. Войска Центрального фронта, сметая заслоны врага, неудержимо устремлялись к Днепру. За пылью фронтовых дорог оставались кровопролитные бои на Десне, за Бахмач, Нежин, Чернигов… Перед бойцами лежал открытый путь к великой украинской реке, к древнему, поруганному гитлеровцами Киеву.

— На Днепр! — победно пели двигатели боевых машин.

— На Киев! — как одно большое сердце, гневное и грозное, стучали солдатские сердца.

И, отзываясь на этот стук, широко раскрытыми глазами смотрел на расстилавшуюся приднепровскую равнину сержант Владимир Силин. Перед ним лежали места, овеянные славой многих поколений русских воинов. Здесь некогда с половцами и печенегами бились храбрые дружины киевских князей, развевалось знамя козацкого войска Богдана Хмельницкого, сражались красные полки Николая Щорса и батьки Боженко. Костьми героев, зарытыми в курганах, кровью убитых и замученных советских людей, пеплом сожженных и разрушенных городов и сел взывала истерзанная земля к возмездию. И час этого возмездия близился. К великому подвигу шли советские воины, и Владимир Силин, внутренне готовясь к нему, думал о скорой встрече с Днепром.

К этому же то и дело возвращался разговор связистов, сидевших в кузове машины.

— А Днепр-то, ребята, местами по два и больше километра шириной, — говорил телефонист Володя Каштанов, худощавый, русый солдат. — Трудненько нам будет брать его.

— Да, Днепр — река серьезная, — заметил второй телефонист, Женя Беляев. Ему, как и Каштанову, совсем недавно исполнилось двадцать лет, но крупное с резкими чертами и очень серьезное лицо делало его старше.

— Как ты думаешь, — обратился к нему Каштанов, — долго мы задержимся на Днепре?

— Это ведь как дело пойдет, — степенно, морща лоб, ответил Беляев. — А вообще-то не должны задерживаться. Не такое теперь время. Одолеем и здесь фашиста.

— А вот Геббельс, — во все лицо заулыбался Каштанов, — хвастается, что по Днепру создан неприступный восточный вал и что дальше нам хода не будет.

В кузове громко рассмеялись. И в это время кто-то из телефонистов крикнул:

— Ребята, смотрите! Вот он, Днепр!

Все поднялись на ноги и столпились у кабины. Со взгорья, по которому катилась машина, была видна синяя извилистая полоса, окаймленная дымчатой грядой прибрежных круч.

Это и был Днепр.

У Силина тревожно и радостно забилось сердце. Предчувствие чего-то очень большого и важного охватило его.

Длинной и трудной дорогой шел Владимир Силин к Днепру.

Когда началась война, ему было неполных семнадцать лет. Как большинство его сверстников, он играл в детстве в «Чапаева», челюскинцев, зачитывался книгами Гайдара и мечтал о подвигах.

А на фронт не брали. Больше того, он работал на заводе, имевшем оборонное значение, и администрация выхлопотала ему бронь. Нужна была ему эта бронь!.. В чем, в чем, а в ней он вообще не нуждался.

С тайной завистью смотрел Володя на воинские эшелоны, проходившие через Омск на запад, и досадовал на свою молодость.

В самом начале войны они с матерью провожали на фронт отца. Стоя на перроне, Владимир смотрел на него, словно помолодевшего в военном обмундировании, и не мог погасить веселой смешинки в глазах.

— А ты, батя, настоящий орел. Ну, держись теперь, фашист!

— Ладно тебе, шалопут, — снисходительно улыбался Андрей Карпович. — Смотри тут. За старшего в семье остаешься.

— А я, батя, сам скоро на фронт махну.

— Не дури. У тебя же бронь, — хмурился отец. — Здесь тоже люди нужны.

— Что я, по-твоему, в тылу вместе со стариками да с бабами должен отсиживаться? Нет, так не будет.

— А я тебе говорю: не дури! Мать пожалей. Слышишь, Володька?

Последние слова Андрей Карпович бросил сыну уже с подножки вагона. Перрон, заполненный провожающими, сверкал ярким июльским солнцем. Рядом с Владимиром стояла плачущая мать. Она махала отцу мокрым от слез платком, и ему было неловко за нее.

— Ну, перестань! — с досадой говорил Владимир. — Родину едет защищать, а ты…

Лишь много дней спустя понял он цену материнских слез. А тогда ему казалось, просто ни к чему плакать: ведь человек ехал на такое важное и интересное для мужчины дело, как война.

Видя его недовольное лицо, мать украдкой прятала слезы в платок. При возвращении с вокзала домой она попросила:

— А ты все же не торопись на войну-то, Володя. Молоденький еще. Без тебя обойдутся.

— Ладно, — махнул он рукой.

Сказал так, чтобы не расстраивать мать, а про себя упрямо подумал: «Все равно уеду».

Сентябрьским утром 1942 года он пришел на завод и, сдерживая торжество, показал мастеру повестку из райвоенкомата. Просмотрев ее, мастер взбунтовался:

— Не пущу! У меня и так некому работать. Вон твое оружие, — и показал па электросварочный аппарат. — Становись на рабочее место. Расчета я тебе не дам.

— Ну, не дадите и не надо. Без него уеду.

Через два дня поезд уносил его на запад. Еще через трое суток он с винтовкой на плече шагал в строю учебной команды.

По военному времени сроки обучения были жесткими до предела. Занимались новобранцы с темна до темна. К концу дня все тело наливалось неодолимой усталостью. Однако Владимир не унывал, бодрился, часто повторял солдатскую пословицу: «Тяжело в ученье, легко в бою».

Однажды на занятиях ему довелось прокладывать кабель на большое расстояние. День, как это иногда бывает на Урале в сентябре, выдался на редкость теплым. Солнце грело совсем по-летнему.

Стараясь побыстрее выполнить приказ, Силин сразу взял очень высокий темп. А бежать пришлось по пересеченной местности, преодолевать высотки, пробираться сквозь кустарник. Он сильно перегрелся, и на одной из крутых горок у него вдруг словно тисками сдавило грудь и перехватило дыхание. Потемнело в глазах, земля стала уходить из-под ног, и Силин почувствовал, что теряет сознание. В тот миг мозг обожгла мысль: «Вот будет позор, если, как девчонка, свалюсь тут в обмороке». Стиснув зубы до стона, он напрягся каждой жилкой, и (откуда только взялись силы!) в глазах постепенно начало светлеть, ровнее и увереннее стало дыхание.

Когда закончил разматывать кабель, встретившийся: на линии телефонист встревожено спросил его:

— Что с тобой, Владимир? Ты же белый, как бумага.

— Ерунда! — улыбнулся Силин, очень довольный, что не оплошал.

Даже бывалому солдату покажется невероятным, если сказать, что солдатскую науку можно постичь за двадцать дней. Но именно столько времени пробыл Владимир Силин в учебной команде. В конце срока, проверив его выучку, командир сказал:

— Ну, вот, товарищ Силин, вы уже телефонист.

И он, действительно, неплохо освоился с техникой связи. Правда, впоследствии в перерывах между боями еще много пришлось учиться, но основами специальности он овладел именно за эти двадцать дней. Кроме того научился уверенно стрелять из винтовки, сносно действовать штыком и гранатой, сноровисто окапываться.

* * *

Первое его знакомство с фронтом произошло в октябре 1942 года на пути к городу Елец, куда двигался 1214-й легкий артиллерийский полк, ставший отныне и до конца войны его родным домом. Места эти только что освободили, и всюду были видны черные следы боев. Припав к вагонному окну, Силин видел у дороги покореженную боевую технику, поваленные телеграфные столбы, печные •трубы, торчавшие на месте спаленных деревень, оборванных, изможденных людей, бродивших на пепелищах. Война представала перед ним во всем своем жестоком обличье, заставляя болезненно сжиматься сердце.

— Вот гады! — гневно хмурил брови солдат. Ненависть закипала в нем, но, совсем еще юноша, он был полон жизни, жизни светлой и буйной, и прежде всего во имя этой жизни рвался в бой.

На станции Елец полк стал выгружаться. Неожиданно налетел немецкий самолет, очевидно, разведчик. Откуда-то с окраины города гулко и часто ударили зенитки. Белые шапки взрывов вспучивались в сером осеннем небе то впереди, то сзади самолета.

— Ах ты, опять мимо, — переживал, напряженно следя за стрельбой, Силин. — Вот опять, опять… Ну, подожди, гад, попадешься еще! — крикнул он, когда самолет скрылся за облаками, и погрозил кулаком.

Все. кто находился поблизости, весело рассмеялись:

— Силен связист!..

— Здорово припугнул фашиста!..

Силин смущенно посмотрел на хохочущих солдат и тоже рассмеялся. Близость фронта рождала в нем радостное возбуждение, и он искренне был рад, что наконец-то сбылось его желание, — он, считай, уже на войне.

С этим чувством он принял свой первый бой.

Было это в январе 1943 года под Касторной.

По белому снегу черным извилистым штрихом тянулся телефонный кабель. Слева он уходил на огневую позицию батареи, справа — к НП командира батареи. А посредине — окопчик промежуточной станции. В нем с телефонной трубкой, привязанной к уху, сидит Владимир,. Он па лету подхватывает команды и в то же время, вытянув шею, успевает видеть из окопа все, что происходит вокруг.

Над полем стояла та чуткая, настороженная тишина, какая бывает перед боем. Морозное утро розовело на холмах и в заиндевевших перелесках. Лиловые отсветы темнели по оврагам. Но вот громовой грохот потряс воздух. Впереди, на высотах, где проходила оборона немцев, к синему морозному небу взметнулись багрово-черные столбы взрывов. И тотчас же загудела, заколебалась земля: вокруг окопа Силина. Хлопьями посыпался иней с деревьев. Со всех сторон заухали снаряды, с хватающим за сердце воем рвались мины.

— Вот оно началось, началось! — хмелея от возбуждения, Силин высунулся из окопа посмотреть на работу артиллеристов полка. — А ну поддайте им, поддайте еще!..

Последние слова он выкрикнул в трубку и в ответ с НП услышал сердитый голос командира отделения старшего сержанта Юртаева:

— Вот я тебе поддам. Немедленно спрятаться в окопе и не засорять линию посторонними выкриками! Уйми свой пыл.

Но, наэлектризованный боем, Силин уже не мог оставаться спокойным. Вскоре между огневыми позициями и промежуточной станцией оборвалась связь, и солдата, будто пробку, вытолкнуло из окопа. Как раз в эту минуту немцы усилили артиллерийский обстрел участка, и лучше было немножко переждать. Да где там! Ему не терпелось самому включиться в кипение боя, и, отдаваясь этому чувству, он что было духу, во весь рост помчался вдоль линии связи. Вот впереди, обдав смрадной волной, разорвался снаряд, потом другой, обсыпая его комьями снега и земляной крошкой.

— Давай, давай! — крикнул Силин и припустил еще сильнее.

Он бежал, не спуская глаз с черной жилки провода, и от того, что вокруг рвутся настоящие снаряды, воют осколки, а он не боится их и непременно наладит связь, душу его охватывал восторг. «Давай, давай!» — кричало в нем, и в этом нехитром кличе содержался и дерзкий вызов опасности, и шальная, неуемная решимость действовать.

Порыв оказался метрах в пятистах — кабель пересекло осколком. Быстро его соединив, Силин среди все так же рвущихся снарядов вернулся на промежуточную станцию. Обессиленный, мешком свалился в окоп и вытирая шапкой мокрое от пота лицо, широко и радостно улыбнулся.

— Вот это работка!

Артиллерийская дуэль, предшествовавшая наступлению частей под Касторной, длилась сорок минут. За это время связь между огневой позицией батареи и наблюдательным пунктом рвалась несколько раз, и всякий раз одним из первых среди связистов к месту порыва прибегал Силин. Все с той же увлеченностью и неутомимостью он действовал и в ходе наступления, двигаясь со своим взводом вслед за батареей, менявшей огневые позиции.

На другой день утром, где-то уже за Касторной, около полевой кухни его окликнул командир полка капитан Волгин:

— Эй, связист! А ну-ка, подойди сюда.

Силин с котелком в руке подбежал, доложил по форме. Командир полка, высокий, статный, с задубевшим на морозе лицом, щуря в сдержанной улыбке глаза, с любопытством окинул взглядом вытянувшегося перед ним среднего роста, сероглазого связиста.

— Ага, Силин… Значит, я не ошибся. Это ты вчера во время артподготовки в прятки со смертью играл?

— Никак нет, — смело выпалил Силин. — Я связь восстанавливал…

— Лихо, лихо… Очень мне хотелось вздуть тебя по первое число, да связист ты, говорят, хороший и солдат отчаянный. А отчаянных я и сам люблю. Однако в огонь безрассудно лезть не следует. Храбрость тогда хороша, когда основана на разумном риске. Терять без толку людей нам совсем ни к чему. Уяснил?

— Уяснил, товарищ капитан, — все так же бойко ответил Силин.

— Ну, иди. завтракай. А то каша остынет…

Судя по всему, смелый связист поправился командиру полка. Через месяц, при вручении наград за взятие Касторной он собственноручно прикрепил к его гимнастерке медаль «За отвагу».

— Носи. Заслужил, — сказал капитан и улыбнулся. — Расти большой.

Над последними словами командира полка Силин потом долго ломал голову и никак их не мог понять. «Что он, за маленького меня принимает, что ли?» — досадовал солдат, кося глазом на новенькую медаль.

Лишь много дней спустя, в мае 1943 года, на Курской дуге Силину, теперь уже командиру отделения, раскрылся смысл замечания командира полка.

… Шел бой. Восемь часов подряд, не умолкая, гремел шквал артиллерийского и минометного огня. За передним краем нашей обороны повсюду горели тапки. Сквозь их чадный дым не могли пробиться солнечные лучи. И небо, и земля казались черными. Не верилось, что еще не так давно над полем ликующе голубели майские дали, а за темными изломами траншей огнисто пестрели цветы.

А бой не утихал. На оборонительной позиции стрелковой части, которую прикрывал огнем 1214-й легкий артиллерийский полк, волна за волной накатывались вражеские танки и сопровождавшая их пехота. Огневые позиции артиллеристов бомбили немецкие самолеты.

Среди этого ада, оглохший, прокопченный дымом, в изодранной гимнастерке, в разбитых сапогах, сержант Силин не то в тринадцатый, не то в пятнадцатый раз вышел на линию связи. Он двигался среди обгоревших, обезображенных деревьев, где перед началом боя по-весеннему ярко зеленел сосновый бор, и с тревогой поглядывал в сторону передовой, откуда доносились частая автоматная стрельба и взрывы гранат. По-видимому, стрелки отбивали очередную атаку. Держались они стойко.

У Силина звенело в ушах, ныли, подкашиваясь, ноги, но то, что оборона держится и что его связь играет в этом не последнюю роль, заставляло забывать об усталости.

Выбравшись из обгоревшего бора на открытое место, он увидел связиста своего отделения рядового Мачульского. Тот бежал со стороны огневых позиций с катушкой кабеля. Во время последнего огневого налета линия связи здесь была изорвана в клочья, и вот теперь солдат прокладывал ее заново. На поле рвались мины. Немцы явно хотели накрыть связиста. Но он неторопливо, не сбавляя и не прибавляя хода, продолжал разматывать кабель.

Связисты встретились на берегу ручья и, укрывшись за его берегом, стали сращивать провода.

— Ты что это бежишь и не остерегаешься? — строго спросил Силин.

Мачульский посмотрел на него ввалившимися, как после тяжелой болезни, глазами и махнул рукой.

— А, пропади все. Помирать, так с музыкой. Там у нас, — у солдата вдруг задрожали губы, — два расчета… Где рука, где нога — ничего не найдешь…

— Ну, ты! — метнул сердитый взгляд Силин. — Не распускаться у меня. Умирают без толку только дураки. А нам жить надо, чтобы фашисту хребет сломать. Погляди, что на передовой у стрелков делается. Ты подумал об этом?

— Подумал, — расслабленно произнес Мачульский. — Сам-то тоже… Видел… Снаряды рвутся, а ты бежишь на них…

— Чудак! Я бегу, когда снаряд взорвался, потому что знаю: на этом месте уже другой не упадет. Это риск со смыслом. Понял?

— Понял.

— Ну, иди, — Силин легонько толкнул в плечо телефониста и неожиданно для себя добавил: — Расти большой.

Мачульский, рослый, на целую голову выше Силина, повернулся к нему и хмуро проворчал:

— Вырос и так. В окоп еле вмещаюсь.

— А ты все же подрасти еще, — мягко посоветовал Силин и по-мальчишески весело подмигнул.

В этом бою он получил ранение осколком в руку и был представлен к ордену Отечественной войны второй степени.

Получил награду после возвращения из медсанбата в освобожденном Орле. Взволнованный стоял перед строем артиллеристов и снова, как тогда, при вручении медали, командир полка собственноручно прикрепил ему награду к гимнастерке. Только на этот раз, что придавало событию в глазах Силина особую значимость, командир уже смотрел на него не как на зеленого юнца, а как на зрелого воина.

— Крепко стоишь на земле, связист. Молодец! — сказал он, тепло пожимая руку.

Силин долго ощущал это пожатие, и ему вспоминался все одни и тот же случай из его фронтовой жизни.

…Морозным февральским вечером 1943 года по окопу командного пункта проходил заместитель командира полка по политической части.

— Часовой! — вдруг громко позвал он. — Где часовой? Силин находился в это время в блиндаже. Услышав голос, он выглянул за дверь. В вечернем сумраке виднелись две фигуры: высокая — замполита и маленькая, щуплая — часового, солдата из батареи управления полка.

— Вы что же службу плохо несете? — спрашивал замполит.

— Я только на минуту укрылся от ветра. Уж больно здорово продувает. Так и режет…

— А если бы в это время сюда немецкие разведчики пробрались? Вы понимаете, что могло случиться? Вас поставили на пост, и надо глядеть в оба. Пусть ветер, пусть ураган, пусть огненная метель, а часовой должен быть на месте. Стоять и не гнуться…

Крепко досталось оплошавшему часовому. А замполит, зайдя потом в блиндаж, помолчал некоторое время и раздумчиво произнес:

— Ветер… Он теперь дует со всех сторон и всюду подстерегает коварством и жестокостью. Мы. если можно так выразиться, стоим на семи ветрах. Вся боль и надежда мира сосредоточена сегодня на нас, советских солдатах, призванных историей разгромить черные силы фашизма. Нам нельзя гнуться, нельзя малодушничать, мы должны стоять.

Рассуждая как бы сам с собой, замполит в то же время смотрел на сидевшего у телефонного аппарата Силина, и такая в его словах звучала сила, что у того мурашки бегали по коже. Сказанное крепко запало в душу и потом не раз припоминалось на нелегком солдатском пути.

* * *

…И вот он, Днепр, был перед ним. Глядя на его синеющие плесы, сержант Силин готов был на любые испытания, но не предполагал, что они превзойдут все его ожидания.

…Ночь выдалась безветренная и очень темная. Связисты шли, на ощупь угадывая направление к реке. То с одной, то с другой стороны взлетали ракеты и с треском лопались в небе, наглухо закрытом томным пологом туч. Их мертвенно бледный свет минуту-другую дрожал над левым берегом, выхватывая из мрака приземистую фигуру командира взвода лейтенанта Карапца, его перехлестнутую ремнями спину, курчавившийся впереди кустарник, а потом все снова погружалось во тьму, казалось, еще более плотную, чем раньше.

Шли тропой, протоптанной в густой, высокой траве. Всё больше тянуло сыростью, и когда тропа привела в заболоченную низину и под ногами захлюпала вода, Владимир догадался, что берег реки близок.

— Метров сорок-пятьдесят осталось, — негромко произнес он.

— Знаю, — коротко отозвался командир взвода и вдруг, остановившись, повернулся к Силину: — Как настроение?

— Боевое. Не беспокойтесь, товарищ лейтенант.

— Ну, добро, коли так, — командир взвода вздохнул и снова пошел вперед.

«Волнуется», — подумал Силин и, как ни серьезен был момент, улыбнулся.

Шли вторые сутки после прибытия на Днепр. Прошлой ночью один из батальонов стрелковой части, во взаимодействии с которой действовал полк, с ходу форсировал реку и зацепился на правом берегу. Вместе со стрелками переправился через реку командир артиллерийской батареи капитан Вербин для корректирования огня. Но связи с ним установить не удалось. Очевидно, сопровождавший его радист погиб вместе с радиостанцией.

Встал вопрос: кто установит связь через Днепр?

— Разрешите, я установлю, — сказал Силин начальнику связи полка.

— Любопытно, как вы это сделаете?

— Придумаем что-нибудь. Безвыходных положений не бывает.

Ответ понравился начальнику связи.

— Ну, что ж, действуйте, — подумав, согласился он.

Разговор этот происходил на командном пункте, а потом, оставшись один на один с Силиным, лейтенант Карапец, хмуря густую черную бровь, сказал:

— Ну и отчаянный же ты, парень.

Он не упрекал, скорее даже восхищался, но было видно, что ему нелегко отправлять Владимира на выполнение трудного и рискованного задания. С первого боя под Касторной и до последнего дня лейтенант делил с Силиным все тяготы фронтовой жизни, хорошо узнал его и полюбил, как родного брата.

…Выбравшись из низины, связисты вышли на отлогий песчаный берег.

— Каштанов! — негромко позвал лейтенант.

— Здесь я, — обрадовано отозвался откуда-то из прибрежных кустов приглушенный голос — Идите сюда! Быстрее!

Они ускорили шаг. Над рекой вдруг ярко вспыхнула ракета, и тотчас же с противоположного берега гулко и. часто застучал пулемет.

Сюда! Сюда! — донесся до лейтенанта и Силина все тот же голос, и при свете ракеты они увидели небольшой окопчик, вырытый в песке, а в нем телефониста Володю Каштанова в шинели и каске. Рядом на земле стояли два телефонных аппарата и несколько катушек с кабелем. Еще засветло, обследовав реку, лейтенант Карапец и Силин тщательно продумали план операции.

— Связь с НП действует? — спросил лейтенант Каштанова.

— Так точно. Все в порядке.

— Ну, гляди тут в оба. Силин, — обернулся лейтенант, — бери аппарат и конец провода. Двинулись.

Они подошли к заводи, скрытой со стороны немцев ракитником, отыскали еще днем припрятанное бревно и спустили его на воду.

— Как думаешь, выдержит? — обратился к Силину лейтенант.

— Выдержит. Настоящий дредноут.

— Дредноут… Скажешь… Смотри, но оплошай. От тебя успех всей переправы зависит. Будь осторожен.

— Бог не выдаст — свинья не съест, — усмехнулся Силин.

Близость опасности, как всегда, вызывала в нем удаль, заражая каким-то странным весельем, и его искренне огорчило бы, если бы в эту минуту ему приказали вернуться на КП.

— Не беспокойтесь, товарищ лейтенант, — продолжал Силин. — Меня не так-то просто угробить.

Он взял провод, протянутый им от окопчика Каштанова, крепко, морским узлом, привязал его к поясному ремню.

— Ну, до встречи на том берегу.

— Всего тебе доброго, Володя. Бывай, — лейтенант крепко пожал ему руку. — Не форси особенно. Понял?

— Понял.

Как был в сапогах, шинели и каске, Силин зашел в воду и, толкая впереди себя бревно, осторожно стал передвигаться по дну реки. Постепенно вода дошла ему до груди. Тогда он закинул аппарат на спину, лег на один конец бревна и поплыл.

На реке было спокойно. Где-то в отдалении мерцали ракеты, доносился треск пулеметов, ухали орудия, а тут стояла тишина. Густая тьма покрывала Днепр и его противоположный берег.

Силин энергично греб руками, стараясь, пока темно, продвинуться как можно дальше. Но едва выбрался на фарватер, как в небе, почти над самой его головой, гигантской люстрой повис осветительный снаряд. Стало так светло, что связист невольно зажмурился и приник к бревну. Открыв глаза, увидел перед собой гладкую и черную, как деготь, поверхность реки и смутно маячивший впереди крутой, высокий берег: «Ух, черт, и далеко же еще плыть». Чувствуя себя под светом так, будто его раздели, он ежился и беспокойно смотрел в сторону немцев: заметят или не заметят?

На правом берегу вдруг словно лопнул воздух — ударили орудия. Где-то позади стали рваться снаряды. Очевидно, обстреливали какие-то другие цели. Но вот один снаряд, взметнув зеленый столб воды, взорвался впереди Силина. Бревно заходило, заколыхалось под ним. «Скверно, если накроют». Силину вдруг вспомнилось, что днем он не смог послать письмо родным, хотя уже имел по этому поводу объяснение с начальником штаба полка. Просто срам получается. Второй месяц никак не соберется написать ни отцу, воевавшему где-то под Ленинградом, ни матери. Все времени не хватает. И сейчас вот неизвестно, когда удастся написать и вообще удастся ли. Вон как садят проклятые фрицы.

Бултыхаясь на бревне, Силин с ненавистью посмотрел на ракету: «Да скорее же ты догорай, гадюка!» Ракета, как бельмо на глазу, продолжала торчать в небе. Окатив дождем брызг, взорвался еще один снаряд, потом еще. Силин лихорадочно работал руками, но ему казалось, что бревно плывет страшно медленно и что если он так будет ползти, то до утра не добраться до берега. А там ждет его капитан Вербин, ждут стрелки, да и командир взвода с Каштановым беспокоятся. Интересно, сколько уже метров размоталось кабеля? Он нащупал привязанный к поясу провод: не порвало ли снарядом? Чувствуя тяжесть тащившегося следом за ним кабеля, облегченно вздохнул: цел.

Свет стал слабеть и, наконец, погас совершенно. Будто черной, мягкой шубой реку накрыла темнота. Стало опять спокойно. Но от этого не уменьшилось душевное напряжение. Жутковато все-таки. Темень-то, темень какая. В такую ночь ведьмы шабашат. Кругом вода, и под ногами, должно быть, дьявольская глубина. Стукнет осколком или шальной пулей — и здравствуй, дядя водяной. Ну, нет, помирать ему без надобности. Держаться, держаться и не гнуться! Стоять и не малодушничать! Как это замполит сказал, на всех семи ветрах стоим! Только так. И грести, грести быстрее, пока не накрыли снаряды.

Неожиданно над рекой повисло сразу три ракеты. Это были обычные осветительные ракеты, но от этого не стало легче. Раньше недалеко от него рвались случайные снаряды. Теперь явно по нему открыл огонь крупнокалиберный пулемет. Посвистывая и цокая по воде, совсем рядом стали падать пули. Вот одна из них впилась в бревно (Силин это отчетливо почувствовал по толчку), другая легла рядом. Ракеты одна за другой летели в его сторону. Пулемет строчил зло, беспрерывно. Пули стали ложиться около Силина все гуще. Жуткая оторопь охватила связиста: неужели конец? Стремительно и ярко, как вспышки молний, в сознании замелькали картины его жизни. Он увидел себя мальчишкой на Иртыше с удочкой в руках, у электросварочного аппарата на заводе, потом предстали проводы отца на фронт, плачущая мать, первый бой…

На какое-то мгновение изменила Силину удаль. Однако длилось это всего лишь минуту, а может, и того меньше.

— Ты что же, никак струсил? — зло и язвительно спросил он себя.

И в этом вопросе было столько отрезвляющей силы, что все снова стало простым и ясным: немцы стреляют — па то они и немцы, а он должен не попадать под их пули; ему провод надо дотащить до своих, и он не имеет нрава погибать.

Глубоко уйдя в воду, так что на поверхности осталась одна каска, Силин совершенно прекратил движение. Теперь со стороны бревно можно было принять только за бревно. Выпустив еще две-три очереди, пулемет умолк. Угасли вскоре и ракеты.

«Вот так-то, — торжествующе подумал Силин, снова забираясь на «дредноут». — Стояли и будем стоять на любом ветру».

У него опять стало легко и даже весело на душе. Сейчас он уже не сомневался в удаче. Всем смертям назло он будет плыть и доберется до своих.

Ему пришлось пережить еще немало тревожных минут. Метрах в трехстах от берега его снова заметили немцы. И едва он под прикрытием своих стрелков, открывших яростную стрельбу по вражеским огневым точкам, ушел от Опасности, как снова стряслась беда. Кабель вдруг натянулся и стал мешать ему плыть. Он потянул его на себя, но тщетно, — тот не поддавался. Что же случилось? Уж не зацепился ли он за какую-нибудь корягу и запутался на ней? Но ведь тогда весь его труд пойдет прахом. Где ее искать, эту корягу? Как ни холодна была осенняя днепровская вода, у Силина от этой догадки липкий пот выступил на лбу.

Собрав все силы, он стал отчаянно дергать кабель. От резких порывистых движений Силина стянуло с бревна, и он чуть было не упустил его. А кабель по-прежнему не двигался с места.

Бревно между тем все более сносило книзу. Перед отправкой на противоположный берег командир взвода точно рассчитал, на сколько его снесет, и определил место переправы в полутора километрах выше того района, где высадились стрелки. Но он, понятно, не мог предвидеть, что кабель застрянет, и у Силина теперь не было гарантии, что течение его не унесет к немцам.

Дрожа от напряжения, он продолжал тянуть на себя провод и тот, наконец, подался и легко заскользил по воде. Не помня себя от радости, Силин с удвоенной силой стал грести. Вот ноги уперлись о что-то твердое, и он почувствовал под собой дно реки.

На берегу его уже ждал капитан Вербин. Он ухватил шатающегося от усталости связиста за руку и вытащил на берег.

— Ну, молодец! Добрался-таки. Давай за мной. Увлекая за собой Силина с кабелем, все еще привязанным к ремню, он стал карабкаться куда-то на кручу.

Через несколько минут Силин подключил провод к аппарату и, волнуясь, позвонил на левый берег. Оттуда тотчас же отозвался радостной скороговоркой Володя Каштанов:

— Левый слушает, левый слушает. Здравия желаю, товарищ сержант! Как добрались?

Голос телефониста прозвучал как сладчайшая музыка.

— Хорошо, — счастливо улыбаясь, ответил Силин, прощая связисту неслужебный разговор по телефону.

— А меня тут снарядом присыпало, — сообщил Каштанов.

— Как присыпало? — встревожился Силин. Оказалось, что рядом с окопчиком Каштанова разорвался снаряд и завалил связиста песком, да так, что тот не мог пошевелиться. Благо, аппарат и трубка были под руками, и он сообщил о своей беде на КП. Прибежавший оттуда дежурный телефонист Беляев откопал его, и только тогда удалось воз размотку кабеля.

— Ничего, — выслушав сбивчивый рассказ Каштанова, примиряюще сказал Силин. — Все обошлось. Передай командиру: пусть посылает «огурцов» побольше да поядрёнее.

— Передам, — рассмеялся Каштанов.

«Огурцы», под которыми подразумевались снаряды, посыпались с левого берега на рассвете. Огневая поддержка артиллерийского полка подоспела очень кстати, так как к этому времени положение стрелковых подразделений на правом берегу было отчаянным. Ряды их сильно поредели, и они с трудом удерживали узенькую полоску захваченного плацдарма. Немцы в рупор кричали:

— Эй, рус! Готовь мыло и полотенце. Утром купать будем.

Беспокойное это утро Владимир Силин встретил в окопе, вырытом на круче днепровского берега. В небе за рваными клочьями туч гудели самолеты, берег сотрясался от взрывов снарядов. В ушах стоял треск автоматов, перемежавшийся четкими строчками пулеметных очередей.

С рассветом на горстку наших солдат немцы бросили до двух батальонов пехоты с танками. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы Силин не обеспечил связью правый берег. Опытный артиллерист капитан Вербин умело корректировал орудийный огонь, и, когда гитлеровцы пошли в атаку, на них сплошным грохочущим валом обрушились снаряды. Огонь был так силен и точен, что после нескольких яростных попыток прорваться к Днепру, гитлеровцы вынуждены были откатиться, оставив на поле боя три танка и десятки трупов.

Во время боя Силин находился у телефонного аппарата, поддерживая связь с левым берегом. Утро было свежее, мокрое обмундирование не грело, и его трясло, как в лихорадке. Во время передышки, когда атака немцев была отбита, он достал из кармана шинели размокший сухарь и с трудом разжал сведенный холодом рот.

Сильно замерз? — спросил его капитан Вербин, свалившийся откуда-то с кручи, где он вел наблюдение за целями.

Есть немного, — улыбнулся посиневшими губами Силин.

— А ты побегай.

— Да уже бегал. Всю ночь вприсядку в окопе плясал.

— Ну, ничего, скоро будет жарко, — серьезно пообещал капитан.

И он не ошибся. Атаки немцев следовали одна за другой, и в этот день Силину не раз приходилось оставлять телефонную трубку и браться за автомат. Да и со связью было немало хлопот: дерзкой контратакой стрелки отбили высотку у немцев, и пришлось немало потрудиться, чтобы к ней протянуть кабель.

— Ну, брат, и досталось же тебе, должно быть, — со вздохом сказал Силину командир взвода лейтенант Карапец, встретившись с ним на следующее утро. — В чем только у тебя душа держится.

Они стояли на обочине каменистого шоссе, изрытого снарядами, и мимо них одна за другой шли машины, тащившие на прицепах орудия. Позади за Днепром поднималось большое багрово-красное солнце. Каплями крови горела роса на траве. Красные отсветы лежали и на шоссе, звавшем на запад, к новым боям.

* * *

В свободное от работы время, по вечерам и в дни отдыха, Владимир Андреевич Силин любит побродить по родному городу. Он неторопливо шагает по тротуарам, аллеям скверов и парков растущего не по дням, а по часам Омска, и каждое новое здание, каждый новый километр заасфальтированных улиц рождают в его душе радость и чувство удовлетворения. Радость потому, что город близок его сердцу с детских лет, удовлетворение оттого, что к расцветающей красоте его он имеет самое прямое отношение. Вот уже много лет подряд Владимир Андреевич трудится в десятом авторемонтном предприятии по эксплуатации, которое в основном перевозит грузы строительных организаций города. От него, заместителя директора, во многом зависит четкая работа автомашин, а следовательно и своевременная доставка материалов на стройки. Валентина Никифоровна, жена Силина, жалуется:

Муж и в выходные дни нередко пропадает в своем хозяйстве.

Дела, Валя, дела, — смущенно оправдывается Владимир Андреевич.

Владимира Андреевича нередко можно видеть на набережной Иртыша. Он подолгу задумчиво смотрит на широкую, сверкающую гладь реки, на снующие по ней катера, и ему вспоминаются другие реки — Днепр, Висла, Одер, вспоминается боевая молодость, и чувство легкой и светлой грусти охватывает его. Нет, он не хотел бы, чтобы повторились ужасы минувшей войны, чтобы разящий металл рвал и кромсал родную землю, чтобы дым пожарищ закрыл солнце, но не может он не благодарить судьбу за то, что она бросила ему тяжкий и прекрасный жребий. И, если понадобится, он, старшина запаса, кавалер ордена Славы всех трех степеней, готов без колебаний и раздумий занять свое место в боевом строю и пойти на новый подвиг. Грудь его по-прежнему открыта всем ветрам.

 

• Назад
• Вперёд >>

• На семи ветрах
• Выходные данные | Иллюстрации
• Все страницы